Но сейчас я вынужден прерваться текстом. Мне надо отложить планшет, на котором я записываю «предисловие» и отправиться за сыном в детский сад. Вот эта грань между тем, что мы создаём в различных формах искусства и требовательной реальностью занимала и продолжает занимать меня более всего, больше «всего на свете», хотя уже малыми «каплями» в течении тридцати лет оно перетекает в реальность. Наверное, этот обмен идеями между представлением и реальностью и есть книга. Обещаю подробности.

Приватная реальность

Ради правдоподобия я готов на всё. Даже переписать несколько абзацев из интернета.

<...>

Теперь разберёмся, о чём прошла речь. О металлических поручнях, позволяющих, к примеру, людям престарелым спускаться по наклонной плоскости без риска скатиться кубарем.

Отстранённая реальность

На самом деле, художника делает отстранённый взгляд на события своего творчества. Это помогает при создании более или менее воспринимаемых произведений. То есть, будь это классический роман с наработанной формой или концептуальная идея, то и она должна иметь-таки смысловые порталы, через которые зритель, наблюдатель, читатель мог бы получить эстетический опыт, подобный авторскому. Концептуальное искусство пыталось ускорить процесс «опыта», получаемого через традиционные формы. Но в своём неведении зритель воспринял лишь пересказ уже созданного ранее. Возможно, достижение отстранённого состояния ума и имеет практический смысл для всего творческого. Не сам продукт деятельности, будь то картина, перформанс или книга, которые теперь могут рассматриваться как посредники. А некая внутренняя эволюционная составляющая. И зритель, подобно автору, вовсе не является потребителем изящной выдумки, а соучастником преломления в себе исходной рефлексии, труженик на пути достижения сатори.

Персонификация

Чем больше я читал о концептуальном искусстве, тем более убеждался в своём ошибочном представлении об этом направлении. Когда меня впервые, как автора прозаических работ, назвали концептуалистом, мне представлялось, что речь идёт о новом, глубинном отношение к структуре произведения и участии в нём автора.  Так слово «мама» связано в нас с представлением об идеальном человеке, полном любви и гармонии. И наша собственная мама, с теплом её тела, запахом волос, постоянным увлечением нашей персоной и заботой — видится существом исключительным. Но это до тех пор, пока мы не начинаем распознавать в ней обычного человека, со своими недостатками, замашками, заскоками. Мы держим за руку этого обычного человека и думаем, что вообще подвигло её рожать нас по совокупности смыслов в слове «залёт»? Но это я не о мамах в целом, я о концептуализме.

Человек — это метаморфоза. Это вечное перетекание, переживание из одного в другое. Каждый человек случаен. В каждом есть закономерность. И если внутренне человек эволюционирует (чувствами, умом, отношением), то внешне он изменяется лишь относительно себя самого. То есть, эволюция — это бред одиночек, индивидуализм некоего законспектированного в университетскую тетрадь знания. Но как только мы обратимся к другому человеку, как только выйдем за рамки ячества, то наши знания начнут трансформироваться в несовпадающие друг с другом области понимания и отношения. Так психолог советует алкоголику посмотреть на кактус и научиться у того не пить. Адвокат просит суд примерить на себя ситуацию преступника и оправдать последнего. Все эти истории легко узнаваемы нами, мы помним их из анекдотов. Но что мы помним из математики, к примеру, если только нам не приходится соприкасаться с ней по работе, если не сдавали по ней экзамены и не перенервничали настолько, что некоторые формулы буквально врезались в память. Один из моих друзей изучал математику и работает в этой области. Когда мы собираемся компанией, то просим его зачитывать наизусть из предметной классификации. И мы внимаем ему просто потому, что ничего, абсолютно ничего в этом не понимаем. Но это даёт ощущение совершенного незнания самих себя и окружающей нас действительности. То есть и действительности, на самом деле, никакой уже нет. Есть безграничный космос, с которым мы нераздельны настолько, что знание не требуется. И тут возникает вопрос….

Мы лежим на траве, объевшиеся шашлыка, с запахом дыма внутри и внимающие аромат одуванчиков, ромашек, лютиков и прочего летнего альянса. Но описание тут не требуется. Оно может быть любым. Когда, в какой момент совершается этот переход из одного в другое состояние? Что находит его в нас не готовыми ни к чему и способными на все? Что или кто?

Когда ты слышишь тарабарщину;

Когда тарабарщина переходит в музыку;

И когда ты сам становишься этой музыкой.